Не быть
Я помню, как умирала в первый раз. Услышав это, кто-то может подумать, что я спятила. Или что у меня девять жизней, как у кошки. Хотела бы я, чтобы их было действительно всего лишь девять. А по поводу сумасшествия – как может оставаться нормальным человек, переживший все, что пережила я. Сколько раз я умирала? Я давно сбилась со счета.… Нет, не так. Я боюсь сосчитать. Боюсь этой цифры. Но я помню каждую свою смерть, они отпечатались в памяти во всех подробностях, в мельчайших деталях. Я переживаю их снова и снова. Каждую в этой длинной нескончаемой цепи. Начиная с самой первой. Не знаю, как это описать, объяснить. Это надо почувствовать, чтобы понять. Но не дай вам Бог такое испытать. Так холодно… Так темно… Так больно… Так страшно… Так тяжело… Казалось это никогда не закончится. Но затем стало так легко и хорошо. И я полетела навстречу к чему-то светлому, невыразимо прекрасному. А потом вспышка света, холодного, слепящего. И меня потянуло обратно. Это было так мучительно, я сопротивлялась, как могла, но бесполезно. Боль вернулась. Последнее, что помню – еще одна вспышка этого безжалостного света… Затем я потеряла память. Я все забыла. Мне была дана передышка, увы, слишком короткая. А после память вернулась, точнее ее вернули. Но тогда я не вспомнила свою смерть. Эта часть прошлого осталась скрытой. Не знаю почему. Видимо, включился какой-то предохранитель в мозгу, в душе, не давая болезненным воспоминаниям вырваться наружу. И как же мне повезло, что он включился. Даже сама мысль о том, что я умерла, была потрясением. Я никак не могла осознать это, это оставалось для меня бессмысленными звуками, пустыми словами. Я не принимала их. Но потом пришла вторая смерть с последующим возрождением. А затем третья. Четвертая… И еще, и еще.… Но мне по-прежнему везло. Я не помнила КАК умирала, лишь знала ЧТО умирала. Сухой, бездушный факт. И я привыкла – сжилась с мыслью, что я постоянно умираю. После одиннадцатой смерти я даже начала шутить по этому поводу. По-моему именно в этот момент я начала потихоньку сходить с ума. Но я держалась. И продолжала сражаться. И умирать.
А потом везение кончилось. И предохранитель перегорел. Это случилось не после очередной гибели, а после комы. Я пролежала в больнице несколько дней без сознания, а когда очнулась, память вернулась. Вся. Полностью. Без пробелов. Без каких-либо белых пятен. И все навалилось сразу.
Я билась в истерике около двух часов. Мне пытались вколоть успокоительное, но никто не мог подойти ко мне, пока в палате не кончились все предметы, которые я могла бы швырнуть. А затем, пока меня держали за руки и делали инъекцию, Ами хлестала меня по щекам и, рыдая, умоляла прийти в себя. А я ничего не слыша и не видя, безостановочно кричала охрипшим уже голосом: «Дайте мне умереть. Прошу вас, просто дайте мне умереть.»
Психиатр сказал, что, по всей видимости, я пережила очень сильный шок. Шок! Знал бы он…
Четверо суток я отказывалась есть и пить. Меня кормили насильно – через капельницу. Вы все приходили и говорили со мной, пытаясь успокоить. Я все рассказала. Вы сказали, что понимаете. Но что я должна жить. Для себя, для вас, для мира. Что вы могли понимать!? Где вам понять!? Вы не были там, со мной.
Не знаю, как я позволила себя уговорить. Вы просили поверить, обещали, что со временем все забудется, что эта боль, как и всякая другая постепенно утихнет. Вряд ли я поверила, но мне просто очень хотелось поверить. И я согласилась с вашими словами.
Только начиная с того дня, я больше не смеялась. Никогда.
Через пару недель я вернулась домой. И теперь я каждый вечер пила снотворное, чтобы уснуть. Три таблетки. Вместо одной, как предписывал рецепт. И спала я как в детстве – с включенным светом.
Помню, в один из тех дней я сидела перед зеркалом и утешала себя тем, что хуже мне быть уже не может. Наивная.
Несложно догадаться, что последовало за этим. Мы продолжали сражаться, спасать мир, и, в конце концов, я снова умерла. Я не очень четко помню, что было, когда я очнулась. Знаю только, что кричала не переставая, пока не сорвала голос. Не знаю, чем меня напичкала Ами, но это подействовало, и я пребывала в каком-то отупении как под наркозом. До вечера. А потом я уснула, и начались самые жуткие кошмары всей моей жизни. Я умирала каждую ночь. Сотни раз. На разные лады. Не помогали ни лекарства, ни психиатры, ни разговоры. Я пыталась не спать. Но человек не может без сна. Я пыталась заполнить каждую минуту каким-то действием, чтобы не оставалось ни мгновения на размышления. Но я обнаружила, что потеряла всякий интерес к чему-либо в этой жизни, да и к самой жизни тоже. Мне хотелось одного…
Не знаю, почему я продолжала сражаться. Вряд ли я во что-либо еще верила. Скорее по привычке. И ради вас. Поскольку я все еще вас любила, мои чувства все еще были сильны. Но с каждым днем от чувств оставалось все меньше и меньше, потому что с каждой ночью еще одна частичка моей души умирала безвозвратно.
А еще я продолжала погибать в реальности. Каждая смерть была все тяжелее. Казалось, она приближает меня к какому-то темному, непроницаемому барьеру, выжигает черным огнем весь свет во мне. Не могу точно сказать, в какой момент в голове полностью сформировалась мысль, что это надо кончать. Сейчас я думаю, она зрела во мне с самого начала.
В тот день я очнулась от очередного кошмара, длившегося казалось тысячу лет и неподвижно лежала, не находя в себе ни сил ни охоты открыть глаза. Рядом запищал передатчик, но я не повернула головы, не желая прерывать эти краткие мгновения эйфории, наступавшей во время пробуждения – единственное цветное пятно между серо-унылыми буднями бодрствования и бездонно-кромешными часами снов. К тому же я и так знала в чем дело. Демон.
Я оказалась права. Сражаясь, девочки постепенно изматывали его, оставляя финальную атаку для меня. И тут, неожиданно для всех, я сделала шаг навстречу демону и, увидев стремительно приближающуюся мне навстречу когтистую лапу, поняла, что подобного облегчения не испытывала целую вечность…
До сих пор не мог сказать, кто из вас его остановил, да мне это и не важно. Когда мир снова обрел четкость, от демона осталась лишь кучка пепла. Я сидела на опаленной траве, Мамору тряс меня за плечи и умолял никогда больше так не делать, просил не оставлять его. Остальные тоже стояли рядом и что-то говорили, но я, не слушая, безразлично смотрела в безмятежно голубое небо, которое было также далеко, как и раньше.
Теперь вы реже звали меня сражаться. А когда и звали, кто-то постоянно стоял рядом и приглядывал. Мне было все равно. Начиная с того дня, я больше не плакала, Никогда.
Первая моя попытка суицида была донельзя театральной. А впрочем, самоубийства всегда театрально. Резать вены оказалось совсем не больно, да и крови я уже не боялась. Но, похоже, кто-то там наверху играл против меня – Шинго пришел из школы рано. Вы решили не оставлять меня одну. После промывания желудка, я поняла, что третья попытка должна быть такой, чтобы остановить было невозможно. Оглушенная мною Минако, быстро очнувшись, почти успела меня догнать, но я уже летела вниз. Ты сказал, что вам удалось оживить меня используя силу вашей любви. Если бы у меня в тот момент было хоть немного силы, я бы тебя просто задушила.
Я сижу за столом и пишу предсмертное письмо. Я положу его в коробку с фотографиями, брошью и кольцом, которое ты подарил – то немногое, что осталось от глупенькой Усаги Цукино. Затем выброшу в окно – думаю, вы найдете, и огонь ее не тронет. Что я пишу, значения не имеет. Для меня. Посмертные записки, это для живых – чтобы они прочитали. Для мертвых они уже не важны. Затем я выпью эту гадость и от подобной смеси меня не откачают, даже если скорая приедет через пять минут. Тело будет уничтожено пожаром, что уже охватил весь первый этаж и оживлять будет некого. Через четверть час все будет кончено, а вы очнетесь только часов через шесть – лошадиная доза снотворного в чае позволяет на это надеяться. Но… Если вы вдруг успеете. Под подушкой у меня пистолет. А убивать мне не впервой, пусть и не себе подобных, но ничего человеческого во мне уже нет. У меня ушел почти месяц, бесконечные двадцать семь дней, чтобы убедить вас, что я стала прежней. Не знаю, почему вы поверили. Я не слишком хорошая актриса. Видимо вам, как и мне когда-то, очень хотелось поверить. Я сделала это ради того, что между нами было, но двадцать семь тысяч смертей это максимум, который я готова заплатить. Так что рука у меня не дрогнет. И если вы придете… поверьте, лучше не надо.
Из цикла "Монологи Усаги Цукино"
Ami Mizuno © Copyright - 2003